*творчество*

[grunya]

Я тут, гм... рассказ написала. Под влиянием всего, прочитанного за лето...

Подарок для одиночки, или Мой крестный фей.

Третьи сутки идет мокрый снег.
Низкое небо напоролось на фабричную трубу, как гигантский бражник – на булавку, и висит, пришпиленное, над частным сектором, истекая пакостью, заменяющей бабочкам кровь.
Я передергиваю плечами и отхожу от окна.
На улице тихо, и дом полон той же выморочной, отдающей плесенью тишиной; пламя камина не в силах разогнать промозглого холода, от которого сводит зубы и ноет спина. Я уже не молода, и день рождения – лишний повод, чтобы вспомнить об этом.
Крупные капли стучат по подоконнику, по запотевшему стеклу.
Когда я впервые встретилась с крестным, тоже шел мокрый снег… И теперь идет. Хоть кому-то есть куда идти. О чем это я?..
От джина, выпитого на голодный желудок, я чувствую себя призраком, случайно залетевшим в мир живых. Наверняка, я умерла. И уже давно. Или нет? Крестный мог бы сказать точно, но он не пришел. Этот день рождения я буду праздновать одна.
Ах да, наша первая встреча. Мне исполнилось семь, в тот самый пасмурный день, и я праздновала это событие, шатаясь по трубам тогда еще не заброшенной фабрики в поисках стекловаты. Не спешите удивляться.
Отец, со слов матушки, очень хотел, чтобы родился мальчик. Но родилась я. И чтобы как-то оправдать надежды (хотя чьи именно, я так никогда и не узнала, ведь отец, вскоре после моего появления на свет, скоропостижно его покинул), я росла настоящей пацанкой. На новогоднем утреннике среди снежинок, красных шапочек и прочей банальности я пестрела отцовской тельняшкой и патронташем через плечо.
Матушка рано выпустила меня в свет. «Для развития коммуникабельности», - хвасталась она своей методой воспитания.Итак я гуляла по трубам и тут увидела его: высокого и очень худого мужчину в черном пальто.

- Привет, - сказал он. – Как поживаешь?

Видимо, в знак приветствия, левая нога скользнула по оголенному металлу трубы, и я полетела вниз, шлепнувшись в ту самую злополучную стекловату.

Он только улыбнулся и приблизился ко мне так быстро, что я не успела даже подумать о бегстве. Секунду назад он находился в десяти шагах от меня, и вот уже его холодная, сухая ладонь лежит на моем плече.

- Не бойся, - голос у него был тоже сухой и холодный, и какой-то… легкий, что ли? не могу подобрать подходящего слова. – Я – твой крестный.

Поверила ли я ему? Не помню. Но бежать не пыталась. Может, просто сообразила - от него все равно не убежишь. Самое забавное, что он действительно оказался моим крестным. С моим-то везением он просто обязан был оказаться маньяком, насилующим и убивающим тощих, похожих на общипанных галчат девчонок.

- Мама не говорила, что у меня есть крестный, - я все же попыталась проявить бдительность.

- А ты спрашивала?

Нет, я не спрашивала. Спрашивать у моей матушки о такой чепухе, как крестные или там Дед Мороз и подарки на Новый год, было чревато длительной голодовкой (в лучшем случае). Чокнутых нет, спасибо большое.

Я отступила на шаг и принялась разглядывать незнакомца. Для этого мне пришлось запрокинуть голову – он был очень высок. Черная вязаная шапка подчеркивала его бледность. Темные глаза. Тонкие губы, изогнувшиеся в улыбке. Его улыбка внушала доверие. Это показалось мне подозрительным – никто и никогда не внушал мне доверия.

- Твоя мать, должно быть, забыла обо мне, - произнес он задумчиво. – Вряд ли она говорила серьезно, когда пригласила меня к тебе в крестные – родильная горячка не способствует ясности мысли – но, тем не менее, она это сделала. И я согласился. Не хочешь прокатиться? Мой автомобиль ждет недалеко.

Тревога-тревога-тревога! Прокатиться, еще чего!

- Спасибо, не хочу, - сказала я вежливо. И добавила:

- Знаем мы эти сказки! Пошел в ****, извращенец!

Он снова улыбнулся.

- Если я тот, за кого ты меня приняла, Зоя¹, то посылать меня в ****, как минимум, неблагоразумно.

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

Не судите меня строго. Не стоит ожидать чудес дедукции от семилетнего ребенка.

- Я же твой крестный. Пойдем. Я не причиню тебе зла.

Так и началось наше знакомство. Крестный катал меня в длинном, сверкающем, будто опасная бритва, автомобиле – тогда я не знала слова «лимузин» - по местам, названия которых мне и сейчас незнакомы, и расспрашивал о том, как я живу и чего я хочу. Полагаю, я ему понравилась. К тому времени я уже постигла азы «коммуникабельности».



Джин не обжигает рот, я не чувствую его вкуса, чувствую лишь тепло, растекающееся по телу. Серый, муторный свет пульсирует: тучи пробегают по небу. Или это издыхающий бражник взмахивает крыльями в агонии?



В день нашей первой встречи крестный подарил мне глобус. Красивый, с замысловатой резьбой по деревянной дуге остова и яркими пятнами материков и океанов. Я нашла, где приблизительно находится наш городок, и воткнула туда булавку с бумажным флажком. На флажке красным карандашом было жирно выведено: «Я».

- Откуда ты взяла эту чертову штуку? – увидев глобус, как-то даже не закричала, а взвизгнула матушка.– Сперла, что ли?

И потянула меня за ухо – не со злости, а просто так, чтобы подчеркнуть свое изумление.

Балансируя на носочках, я принялась объяснять: чертова штука – подарок крестного. Что до меня, то, во-первых, я не склонна к воровству, а во-вторых, у кого из наших соседей можно спереть подобную вещь?

- Какой еще крестный? – уставилась на меня матушка, выпустив многострадальное ухо. Я потерла распухшую часть тела.

- Он сказал, что ты, наверное, забыла о нем. Ты его приглашала, и он согласился.

Резко побледневшая, кусающая губы, непривычно растерянная матушка – эта картина мне запомнилась очень хорошо.

С тех пор крестный появлялся каждый год. Обычно он дарил мне книги про путешественников, про разные страны, дальние уголки планеты. И все это с картинками и картами.





Школьные годы... Я по-прежнему не любила, когда меня воспитывали. И «невоспитанность» прочно обосновалась у меня в дневнике в виде «неудов». Во всем остальном я умудрялась оставаться отличницей. И никому не давала списывать. За что платила залитым чернилами портфелем, регулярно исчезающими письменными принадлежностями и практически круглосуточным бойкотом. Моим личным бичом и вечным раздражителем был заводила и душа компании, беспечный тугодум с лидерскими замашками – Астапов Илья. Он был звездой – я книжным червем. Он вносил сумятицу и радость, притягивал к себе, как магнит, - я вызывала неприятие и всегда была одна. И даже если за мной была истина, правда, удовлетворяющая большинство, была за ним.



Я делала немало глупостей, как и полагается самоуверенной девчонке. На самом деле, больше глупостей, чем полагается. И за каждую из них я расплатилась сполна.

Крестный никогда меня не бранил и не упрекал. Даже после того, как я с гордостью продемонстрировала ему дорогущее золотое кольцо на безымянном пальце.

- Занятное колечко, - он усмехнулся. – Покатаемся?

Я кивнула, обиженная таким невниманием к моему новому социальному статусу. Из тощей девчонки с острыми коленками я превратилась в уверенную в себе, амбициозную и весьма привлекательную женщину. Чем и не преминула воспользоваться. Быть замужем за Большим Человеком оказалось очень удобно: либо сопровождаешь его в постоянных поездках, либо сама выбираешь маршрут. Что только облегчает совместное (временами) существование. Теперь на моем глобусе с десяток флажков, разбросанных по обе стороны от экватора.

- Вижу, ты выбрала свой путь к успешной жизни, - сказал крестный. – Что ж… То, что ты сейчас увидишь, возможно, поменяет твои приоритеты. Выйдем здесь.

Мы выбрались из автомобиля, и я подумала: это листья под ногами шуршат, или шифер моей крыши?



Уличная серость пробирается сквозь щели оконной рамы и застывает на подоконнике маленькими лужицами. Словно кровоподтеки. Тянет холодом.

Я перевожу взгляд на входную дверь. Она криво висит на петлях. Совсем чуть-чуть. Но мне становится страшно, как не было уже давно. Этот маленький непорядок напоминает мне, что не только с домом, но и с моим сознанием не все в порядке. Далеко не все в порядке.

- Просто сырость, - объясняет мне тихий голос.

Сначала я принимаю его за галлюцинацию (я уже порядком выпила), но, повернувшись, вижу – крестный пришел поздравить меня с днем рождения.

Он чинно сидит на диване, положив черную шапку себе на колени. Шерстяное пальто (угадайте, какого цвета) ощетинилось, и в его ворсе поблескивает талый снег.

- Скорее дождь, - говорю я ему.

Он кивает. Тишина, только капли воды разбиваются о подоконник да тикают часы. Почти как там, в его саду. В саду, где с мраморных колонн свисают гроздья карманных хронометров (а цепочки вьются лианами), и из пола на тонких проводах тоже растут часы. Как цветы. И со всех сторон – жужжанье, щелканье, тиканье, точно биение крыльев миллиардов насекомых.

Шести с лишним миллиардов, если я не ошибаюсь.

- Что это? – спросила я тогда, озираясь.

Вместо ответа крестный взял меня за «окольцованную» руку и вложил в нее ножницы с длинными узкими лезвиями. Потянул за стебель симпатичные часики в изящной оправе.

- Этой леди пора. Давай, Зоя, срежь их.

Я щелкнула ножницами. Часики упали и растаяли в воздухе, не долетев до пола.

- Вот и все. Венков не присылать, - я обернулась на голос крестного. Из-под черной шапки на меня смотрели пустые глазницы белого, как снег, черепа.

Я отшатнулась, невольно прижав ножницы к животу.

- Нет-нет. Отдай их мне. Чувствуешь упоение властью, Зоя?

Ничего я не чувствовала. Даже страха.

- Превратись обратно, если тебе не трудно.

Череп исчез. Крестный поправил шапку. Потрепал меня за щеку.

- Видишь, здесь нечем упиваться. Это всего лишь работа, Зоя. Я – профессионал. А вся твоя власть и независимость – просто иллюзия.

И это было так.



Большой Человек оказался большим засранцем. Когда я это поняла, то сдала его агентуре (к тому времени на некоторых флажках было уже две, а то и три даты пребывания, так что жалеть не о чем). Я дала следствию все козыри, только вот разыграть эту партию как следует менты не удосужились. Ничего удивительного, раз операцию возглавлял все тот же Илья Астапов (да-да, так тесен мир). Впрочем, обошлось без жертв. Почти.

Я не знаю точно, сколько неугодных моему мужу, зная, что их ждет, говорили «Пожалуйста» при виде крестного, равнодушно поигрывающего ножницами. Но Большой Человек ничего не успел сказать, когда я спустила курок. Не потому что я спасала Астапова. Нет. Просто крестный стоял у мужа за спиной.

Он просто ждет, понимаете? Всегда - просто ждет.

Кстати, об Астапове.



- Кстати, об Астапове, - говорит крестный. – Помнишь его?

- Разве такое забудешь? – я допиваю свой джин. – Хочешь?

- На работе не пью, - крестный приподнимает уголки рта в усмешке.

Как будто в зеркало смотрюсь.

- Ты пришел за мной? Наконец-то. Я рада.

- Рано радуешься, Зоя. Ты ведь умна. Когда я приду не к тебе, а за тобой, ты меня не увидишь. Я пришел за другим человеком. Скоро и сам он прибудет.

- Крестный. Я больше не хочу видеть никаких смертей. Кроме тебя, конечно.

Он наклоняется и хлопает меня по колену.

- Пришел. Иди, открой.

Меня оттесняют с порога. Незваный гость врывается в гостиную, оставляя мокрые следы на полу. Он гневно сверкает глазами. Теперь, когда он избавился от трубочек аппарата искусственного дыхания и бинтовой повязки на глазу, устрашающие взгляды в его исполнении получаются достаточно огненными. Хотя и одним глазом выходило неплохо.

- Добрый день, майор Астапов, - говорю я мирно. – Или уже подполковник?

Крестный молчит.

Астапов отряхивает мокрую куртку. Под ней – какая-то пестрая рубашка. Видимо, парень временно без подружки.

Приветствиями он себя не утруждает. Ковер вокруг него темнеет от воды. Я не возражаю. Этому ковру уже ничто не повредит.

- Вы просто на чашечку чая или снова нужна помощь в поимке опасного преступника? – не могу не съязвить.

Астапов, разумеется, немедленно свирепеет.

- Что это значит?! Как ты посмела сделать это?

Усаживаюсь в кресло, мысленно перебирая свои актуальные пригрешения. Ничего. Я чиста перед законом и людьми. Н-да… старею.

- Почему ты отказалась придти на встречу выпускников?

Ах, это.

- Мне там нечего делать. Вряд ли кто-то (выразительно смотрю на него) горит желанием узнать, как мои дела.

- Еще чего! - Астапов захлебывается ядовитой слюной и начинает кашлять. Прокашлявшись, продолжает:

- Я в последнее время сыт тобой по горло. Но ребята так гордятся, что в их классе училась героиня последнего скандала в масштабах страны. И они хотят автографы. Многие купили твою книгу (чуть не забыла. Я ведь написала ряд очерков про свои путешествия). Только не говори, что ты не знала! Они так старались, готовили сюрприз. Чтобы в последний момент получить твое «Спасибо, я занята». Да чем ты занята?! Сидишь тут и гниешь!

- Не преувеличивай, Астапов. Мне просто было лень идти на вечер.

От этих слов он теряет остатки самообладания.

Существуют выражения, которые в телепередачах заменяют звуком «пиии». Вот из этих «пиии» и состоит его филиппика. Завершает он, впрочем, относительно пристойным:

- Плевать тебе на всех!

- Ну, не на всех. Тебе, например, я жизнь спасла, - зачем-то напоминаю я.

Можно подумать, пустяки вроде спасения жизни играют какую-то роль в наших сложных взаимоотношениях.

- Не спасла! Неправда! Не спасла!

Астапов кричит, и каждый его крик - как гвоздь, который заколачивают в мой череп.

Ведь на самом деле нет никакого крестного. И Астапова нет. Есть только я и мое безумие.

- Не кричи, - говорит крестный Астапову. – Вечер – только предлог, не так ли? Ты испытывал чувство, что должен быть в этом месте и в это время. Не откажись Зоя присутствовать на встрече, ты бы пришел все равно. Ты не понимал, почему тебя сюда тянет, вот почему ты злишься. Я объясню тебе. Ты явился на встречу со мной.

Только сейчас до Астапова доходит, что в комнате мы не одни. Он рассматривает крестного, а потом поворачивается ко мне. Глаза у него становятся очень большими и очень темными: ни яркой синевы радужной оболочки, ни привычной неприязни; только удивление, рыбкой плещущееся в зрачках. Это так странно – не видеть ненависти на его лице - что я смотрю на него, не отрываясь.

- Кто это? – ага, опер заговорил. Уже нормальным, не срывающимся на истерический визг голосом.

- Мой крестный.

- Вы не родственники? – Астапов бросает взгляд на крестного и быстро отводит глаза.

- Что, похожи? – хмыкаю я.

- Да, - он снова смотрит на меня.

Он очень хотел бы, чтобы крестный оказался моим родственником. Да, в общем, кем угодно, только не тем, кем он является на самом деле. Такие вещи Астапов чувствует… как животное.

- Нет, мы не родственники, - разуверяет его крестный своим мягким голосом. – Собственно говоря, у меня нет кровных родственников. Я, видишь ли, не человек.

- А кто ты? – Астапов не хочет задавать этого вопроса, но не спросить не может.

Таковы правила игры.

- Я – Смерть, - крестный улыбается, и его лицо превращается в череп.

- Ни фига себе, – констатирует опер.

Я им горжусь. Серьезно. Он отлично держится. Вообще, когда он разговаривает не со мной, то на него приятно посмотреть.

- Чья смерть? – уточняет Астапов.

- В данном случае – твоя. Жаль, что ты не видишь своего лица. Оно покраснело. И рот чуточку перекошен. Ты умрешь от инсульта, - продолжает крестный. – Все будут сожалеть: «Ах, такой молодой», но тут ничего не поделаешь, верно? Только без обид, парень. Ничего личного, понимаешь? Так тебе на роду написано.

Щелчок ножниц. Я вздрагиваю. Астапов вздрагивает. Но это лишь проверка: хороши ли они в работе. Конечно, хороши. Это лучшие ножницы в мире.

- «О дне же том и о часе никто не знает», - задумчиво говорит крестный. – Читал Библию?

- Нет, - хрипло отвечает Астапов. И косится на меня.

Я тебя не вижу. Меня ваши дела не касаются. Мне все равно.

- Много потерял, - крестный подходит ближе, так что я чувствую запах его плаща.

Пахнет свежеразрытой землей.

Астапов отступает. Крестный приближается. Dance macabre вокруг старого кресла.

Зачем он играет с мальчишкой? Он никогда так себя не вел. Ведь он – профессионал. Не может быть, чтобы Астапов раздражал его так же, как раздражает меня.

- Ну, давайте уже! – выкрикивает парень, и тут я не выдерживаю.

- Подожди. Ты уже придумал, что подаришь мне на день рождения?

- А чего бы ты хотела?

Не этого. Нет, я совсем, совсем не этого хочу; и все же я не удивляюсь, услышав, как мой собственный голос произносит:

- Его.

И не удивляюсь, увидев, как моя собственная рука – и ты, Брут! – указывает в сторону вечного соперника, выпившего столько моей крови, что вот с ним-то мы, можно сказать, породнились.

- Гм. Ты уверена, что этот парень тебе нужен?

Голова пульсирует, словно готовый лопнуть нарыв.

- Нет. Не уверена. Но у меня воображение иссякло, - признаюсь я. – А этот, с позволения сказать, парень просто под руку попался. Да и рано ему еще умирать.

- А по мне – срок пришел, - крестный опять щелкает ножницами, и глаза у Астапова расширяются так, что начинает казаться, будто он в очках.

- Ну, как ты считаешь, нужен ты мне или нет? – спрашиваю я его.

- Ты-то мне точно не нужна, - он гордо вскидывает голову.

Губы не дрожат. Почти.

- Вот видишь, - крестный укоризненно смотрит на меня. – Ты ему не нужна. Не упрямься. Хочешь новый дом?

- Не хочу, - отвечаю я мрачно. – Мы с этим домом созданы друг для друга, как летучая мышь и развалины трансильванского замка.

- Лимузин? «Мистер Вселенная»? Собственный остров?

- ПМ. В крайнем случае, ТТ. И упаковку анальгина.

Астапов вскидывается, услышав знакомое слово… нет, не анальгин.

Крестный посмеивается.

- Все шутишь, крестница.

- Подождите, - выпаливает Астапов сердито. – Вы не можете подарить ей меня!

- Тебя – нет, - холодно роняет крестный. – Твою жизнь – да.

- Тебе это ничего не будет стоить, - говорю я с отвращением. – Уйдешь и забудешь все, как страшный сон. Я не хочу видеть тебя рядом.

- Не хочешь? – странно, но Астапов выглядит разочарованным.

Тщеславный сопляк. Как это – кто-то не хочет его видеть?

- А зачем ты тогда просишь в подарок мою жизнь?

Дожили. Даже Астапову мое поведение кажется нелогичным.

- По привычке, - отвечаю я.

Это звучит глупо. Потому что это и есть глупо.

- Давайте оставим объяснения. Они меня утомляют.

Крестный кивает.

- Я попросила – ты услышал. Тебе решать, согласишься ты или откажешь.

- Разве я отказывал тебе когда-нибудь?

Лучше бы он отказал.

- Хорошо. В конце концов, ты просишь такую малость… С днем рожденья, Зоя.

Голос растворяется в полумраке – отблеск огня на полу перед камином, нота дыма в воздухе, пропитанном затхлой сыростью.

Он ушел.

- Он ушел? – это Астапов.

Я действительно не хочу его видеть. Лучший способ сделать это – закрыть глаза. А для верности уткнуться лицом в ладони. И начать свыкаться с гвоздями, забитыми в мой несчастный мозг.

- Значит, я – такая малость, что и говорить об этом не стоит. Приятное открытие.

- Я устала тебе об этом повторять. Напрасно ты мне сразу не поверил.

Астапов хмыкает. Половицы поскрипывают, когда он начинает расхаживать по комнате.

- Когда уже закончится этот дождь? Солнца хочется.

- Отправляйся на Таити. Рекомендую. Прямо сейчас. У меня от твоего голоса голова раскалывается.

- Почему не примешь таблетку от мигрени?

- Я мазохистка.

- Ой.

- Не хочется идти в аптеку, - объясняю я. – Лучше мигрень.

- Что, некому стакан воды подать? – ехидничает Астапов.

Я не отвечаю.

- Думаешь, сделала меня, да? Еще раз спасла мне жизнь? Так я тебе и поверил! Смерть – крестный, надо же. Кто это был, а?

- Я ведь могу и вернуться, - шелестит знакомый голос.

Астапов тяжело, со всхлипом выдыхает. Я отнимаю ладони от лица. Астапов трет левый висок и кусает побелевшие губы.

- Довольно, - говорю я тихонько. – Да, он – дурак, но ты подарил мне его жизнь. Он больше не будет.

- Мне не нравится этот подарок, - замечает крестный.

- Мне тоже, - отвечаю я печально.

- Я – не дурак, - вмешивается Астапов. – Но трудно в такое поверить, согласитесь?

- Разбирайтесь сами, - сердится крестный. – У меня дел полно.

И исчезает окончательно.

- Астапов. Я хочу, чтобы ты ушел. Немедленно.

- Послушай, а каково это – быть крестницей этого… существа?

- Уходи.

- Ты не можешь меня так просто выгнать.

На самом деле, не могу. Сил нет. Лучше еще выпью.

- Я тебя не просто выгоняю, а с тем, чтобы ты не возвращался.

- Надо было позволить ему меня забрать.

Ох, надо было! Что ни делает дурак, все он делает не так.

- Еще не поздно.

- Интересно, зачем тебе понадобилось устраивать это представление?

Астапов из тех, кто слушает, но не слышит, и говорит, заботясь не о смысле произносимого, а лишь об интонациях. Остановить поток его сознания можно только ударом в лоб.

- В этой рубахе ты похож на попугая, - Астапов замолкает на половине фразы, и я добавляю, - кажется, ты – единственный человек, которого действительно волнует, что со мной происходит. Даже если этот интерес – со знаком «минус», все равно приятно.

- На вечер почему не пошла? - спрашивает он тихо.

- Не захотела. Наконец наступил в моей жизни тот период, когда я могу не делать то, чего не хочу. И я этим усиленно пользуюсь.

- Можно подумать, ты при муже рабыней Изаурой была. Чего ты хочешь? Гнить потихоньку в этой дыре?

Он с неприязнью смотрит на колченогий столик, на продавленный диван, на шкафы, заставленные книгами.

- Вон на той полке, - показываю я, - книги, которые дарил мне крестный.

Астапова бросает к шкафу, будто его пружиной в пятую точку ударило.

- Ну вот, - бутылка опустела, что не радует. – А чего ты ждал от меня? Вдохновенных соплей? Что я, высунув язык, буду подписывать этим домохозяйкам книги, типа «Дорогой подруге Анечке на долгую память. С любовью и бла-бла-бла»?

Одноклассник домохозяек роняет книгу на пол и начинает ржать. Представил.

- Мне надоел пиетет перед авторитетами. Да и где сейчас найдешь достойного авторитета. Мне надоело оправдывать чьи-то ожидания. Отныне я – анархистка.

- Ой.

- Вот именно.

Пауза. Астапов нагибается и поднимает книгу с пола.

- Знаешь, мне действительно не все равно, как ты живешь.

- Ммм?

- Это происходит незаметно, понимаешь? Просто думаешь о ком-то, не специально – это происходит само собой, как трава растет.

- Как сорняки.

- Точно. Сорняки. Чем чаще их выпалываешь, тем больше их становится.

Астапов замолкает. Шелест страниц – он перебирает книги. Вряд ли его стала интересовать география, но тот факт, что крестный держал их в руках, заставляет его сердце биться чаще. Я тоже молчу. У нас нет общих тем для беседы.

Мои глаза закрыты, но я ощущаю присутствие Астапова... Эмоциональный ультразвук.

А может, мне все это мерещится, потому что я проваливаюсь в полудрему; странные цвета мерцают в серебристом тумане, и лишь настойчивое «тик-так» настенных часов не дает мне окончательно погрузиться в сон.

- Но ты попросила в подарок мою жизнь, - я снова слышу голос парня (почему мне кажется, что я его старше?), и снова в нем звучат мальчишеские нотки (может, поэтому?). На этот раз – смущение, а не гнев. – Не «Мистера Вселенная»? И не собственный остров.

- И даже не… - Астапов напрягается - …упаковку анальгина.

- Могу сбегать в аптеку...

- Щедрое предложение, Астапов. Пожалуй, я приму его. При одном условии.

- Да?

- Ты отдашь мне анальгин, а потом уйдешь.

- Ну и мучайся тогда от мигрени, - бормочет он.

- Что?

- Ничего. Ничего. Спи дальше. Ты же спишь?

- Да. Я разговариваю во сне, с одним из своих сновидений. Кажется, у меня галлюцинации.

- Нет, - не соглашается он, - это у меня галлюцинации. Проклятый дождь. Я от него с ума схожу.

- На Таити, Астапов. Отправляйся на Таити.

Мне кажется или в комнате стало светлее? Наверное, это из-за парня. Когда он переступает порог, словно свечу зажигают. А когда он уходит, все время ждешь его возвращения. Даже если действительно хочешь, чтобы он ушел и не возвращался.

- Смотри!

Я открываю глаза. Фигура Астапова облита серебристым светом, льющимся из окна.

- Снег пошел. Теперь уже настоящий.

Я поднимаюсь. Он отступает, освобождая мне место, и я гляжу на улицу, на белые нежные хлопья, тихо кружащиеся в воздухе. Словно вальс – без оглушающей музыки, без гомона и хихиканья танцующих пар, без шарканья ног, без удушающего запаха духов всех видов… это красиво. И фабричная труба походит на ствол огромной елки, упирающейся маковкой в небеса.

- Ты улыбаешься, - говорит Астапов. Нет, Илья.

И тоже улыбается.

Улыбается мне. И это тоже красиво.

Мне нравится.



Зоя¹ - греч. жизнь